Охотники и земледельцы : два пути мировосприятия.

Размышления о причинах возникновения норм морали и эстетики,

и роли социума в формировании разных мировоззренческих традиций.

( на книгу Л.М. Алексеевой «Полярные сияния в мифологии славян»,

М., «Радуга», 2001)  .

 

 «Мы высекаем искры сами

Назло тотальному потопу.

Из искр разгорится пламя

И больно обожжет нам …»

Башлачев  

      

«Старая человеческая ойкумена, обозначенная на карте моренной грядой продвинутых ледником валунов, оказалась в соседстве с неизмеримыми и неведомыми лесными пространствами северной половины Европы. Туда, подальше от вязкой, размокшей почвы юга, уходили грузные мамонты и носороги, а вслед за ними устремлялись и привыкшие охотиться на них люди.»       Б.А.Рыбаков. «Язычество древних славян», ч.1, гл.3.

 

    Подобно тому, как метеоры, стремящиеся к центру Земли, прорываются сквозь атмосферу с вероятным риском неудачи, теряя постепенно свою массу и распадаясь на многочисленные осколки , Homo Sapiens, двигаясь за ледником на рубеже двух геологических эпох, стремились познать ось бытия и проникнуть в структуру собственной причины. При этом некоторая часть популяции оставалась на вновь освоенных землях, не желая рисковать уже приобретенным благополучием, терять насиженных гнезд, приспособляясь к новым условиям сурового постледникового существования, а другая, («пассионарная» по Гумилеву) более подвижная и активная часть, продолжала движение.

    Вероятно, гнало их туда не возвышенное нравственно-этическое чувство, а вполне физиологические потребности в пище → потомстве→ в новых территориях→ в продолжении жизни в общем смысле ; но и определенную роль «любопытства», почти Павловского «познавательного рефлекса», действий иррационального характера – наудачу, «на авось»,- исключить и принизить невозможно. Более прозаичным образом объяснить продвижение пассионарных масс первобытных людей можно следованием за стадами оленей и мамонтов, которые, в свою очередь, осваивали новые пастбища.

    Ледник то отступал, то возвращался в течение  сравнительно короткого, по геологическим меркам, периода на многие сотни километров, и не будь этого «стимула» в лице собственной пассионарности, увеличилась бы смертность вследствие длительного воздействия неблагоприятных факторов среды, но подвижки были бы минимальными.

    Очень важным, хотя и не слишком гуманным (человечным) здесь был отбор, происходивший постоянно и эффективно. И результат был соответствующий: отсеивающиеся по признаку недостаточной пассионарности просто оставались на месте, приспособляясь к теплеющему климату, со всеми вытекающими последствиями, в то время как не привязанные к конкретному месту, но испытывающие необходимость в новых территориях, и при этом достаточно пассионарные для того, чтобы выжить, продолжали движение[*].

        Тут можно было бы разделить отбор как бы на два направления, с одной стороны – «положительный» -- «движущий» отбор в экологии, с другой – «отрицательный» -- «стабилизирующий», но это повлекло бы длительное и незначимое здесь обсуждение, для какой же именно части гоминидов изменялись условия среды больше – для остающихся на месте или для двигающихся на Север. Первоначально я предполагала, что условия среды изменяли те группы, которые продвигались за ледником, но специалисты-экологи убедили меня в обратном. Продвигающиеся группы по их логике, напротив, потому и продвигаются, чтобы сохранить условия среды стабильными. Они или «догоняют» такие условия, или вымирают, или вынуждены приспособляться, в том числе, и к изменениям рациона, в виду резко уменьшающихся ресурсов промысловых животных. Я думаю, эта тема заслуживает широкого и отдельного исследования. В данном же случае, своей целью считаю показать разницу в мировоззрении, сложившуюся в результате таких изменений (перенаселенность® уменьшение пищи и нехватка территорий® возможно, изменение рациона на содержащий большее количество растительной пищи, при  переходе  к земледелию как основному фактору жизнеобеспечения® создание социальных норм и правил, поддерживающих «земледельца» как человека с определенным типом мышления, и механизмов защиты социума «земледельцев» от влияния природных процессов, с соответствующей эмоциональной оценкой таких процессов), повлекшую переосмысление себя человеком в главенствующей, надприродной роли, что видно и в современном обществе в преобладании. Безотносительно к направлению отбора, можно сказать, что сам он, как явление, повсеместен, и направления его у обеих групп  гоминидов противоположны, хотя, безусловно, с течением времени, (для тех, кто останавливает свое внимание на том, что земледелие – лишь более поздняя стадия развития общества, стоит заметить, что достаточно древние народы, при сохранении общих условий среды НЕ переходят к земледелию, как  основному фактору жизнеобеспечения, следовательно, при прочих равных, такое изменение не обязательно, хотя и возможно; оно всецело зависит от дополнительных условий) они могут изменяться под воздействием окружающих условий.

    «Так закалялась сталь».

    Остающиеся части популяции приспособляются к изменениям условий среды, теплеющему климату, неизбежно постигающих их, недостатку территорий и промысловых животных, т. к. они принципиально не склонны к тому, чтобы кочевать куда бы-то ни было, хотя, наверняка, их к этому порой и принуждала необходимость. В целом, это не хорошо и не плохо, т. к. одни могли существовать только при наличии других, т.е. «толчок», «героический энтузиазм» первых можно разглядеть лишь на фоне спокойной размеренной жизни других, возможно даже более уверенных в «завтрашнем дне».

    Так формировалась привычка к оседлой жизни, точнее, так она проявляла себя в этом.    В результате сформировались две этнокультурные ветви, как бы два вектора, в течение многих веков закреплявшие своё направление.

    Поскольку движение человеческих масс происходило в северно-долготном направлении, то один из них, «обратный», стремился к исходной точке, а другой, «прямой» совпадал с направлением движения и характеризовался широтной направленностью. Всю историю человеческих миграций, как мне кажется, можно было бы описать путем сложения этих двух векторов. *

    Механизм отбора не происходит лишь по желанию высшей необходимости. Его инициируют сами отбираемые, сообразно существующим окружающим условиям, о чем было упомянуто выше. В связи с этим, важно отметить, что на популяцию, или, в позднейшем, на социум, воздействует комплекс закрепленного общепринятого поведения.  Это «общественные установки», «мораль», «общественные ценности», которые вроде бы формирует само общество, но потом оказывается, что это наоборот, они формируют его. Соответственно, ценности у этих двух этнокультурных групп закреплялись разные, отвечающие образу жизни и качествам, необходимым для выживания.

    У «полярных первопроходцев» Л.М.Алексеевой («Полярные сияния в мифологии славян», М., «Радуга», 2001) – охотников и собирателей в классических терминах, закреплялся индивидуалистический подход к жизни.  Высоко ценились личностные качества – сообразительность, умение организовать группу, высокая степень самостоятельности решений и ответственности за них, словом – ориентация на личность, отдельно взятого члена сообщества, потенциально способного привести всех к прорыву. Примером организации такого сообщества могла служить волчья стая, жизнь которой нередко приходилось наблюдать людям, следовавшим за ледником, т.к. волки тоже передвигались на север за стадами оленей, осваивающими новые, заливные, в буквальном смысле пастбища.

    В эту систему ценностей неотъемлемо вливается также «экологическая образованность» древних охотников. Среда дает им все необходимое, и они уважительно относятся к своему месту в природной цепи. Они вынуждены вступать в личностное противоборство с проявлениями природы, и потому также воспринимают их как личности, осознавая, что в каждый конкретный момент могут сами проиграть в этой схватке со зверем или с разыгравшейся стихией. Жизнь отдельно взятого индивидуума отнюдь не обесценивается от такого осознания, наоборот – тот, кто ясно чувствует присутствие смерти «на расстоянии вытянутой левой руки», острее воспринимает и жизнь, «дышит полной грудью». Более того, исключение такой опасности (читай: механизма отбора), сделало бы жизнь невыносимой, в том числе и на физиологическом уровне, т.к. отняло бы у нее суть, основание. Примеры этому можно видеть везде, где диким животным создана искусственная среда, не содержащая привычных видоохранных механизмов, в том числе, естественной выбраковки.

    Сообразно с этой системой ценностей в условиях полярной природы выработалась соответственная мифология и космология. Система мифических образов была необходима древним охотникам, прежде всего как описательный элемент для мира-Вселенной, взаимоувязывающий на уровне понятий различные его проявления. Вплетенным в различные природные процессы предстает здесь герой-землепроходец, обладающий выдающимися личностными качествами, представляемый даже в образе суббури полярных сияний (см. Алексееву). Условно называемый Дяйку (действительный персонаж саамской мифологии) – герой прорывается на Север через мифологическую «огненную реку» —  систему полярных сияний аврорального овала – в «северное благое полярное царство мертвых», «полярный пуп Земли», сохранившийся в традиционных верованиях европейских народов в образе «Алатырь-камня», «хрустальной горы», «омфала» у греков. На нем нередко восседает позднейший иудео-христианский единый бог, в  прошлом, как видно из вышеуказанной работы, - бог циклического времени (у греков – Кронос, рим- Сатурн), управитель «благого царства мертвых» (Кощей, Аид – греки, вмерзший в лед Люцифер у Данте), «главный метеоролог древности» (Морозко).

    По возвращении оттуда, герой (Иван-Дурак, Покатигорошек - на русском сказочном материале) несет людям какие-то новые, необходимые для дальнейшего проживания навыки, обучает их ремеслам, приносит огонь (Прометей), но, кроме того, вероятно, обучает их грамотности и искусствам. Впоследствии, сам бог этого мертвого царства оказывается покровителем чудесных умений и грамотности, письма, музыки, искусств (Велес, Аполлон, Геката), что видно также и на предлагаемом исследователями материале (новгородские писала с навершиями в форме песье-змеиных голов – символика Велеса – представленные у Рыбакова в «Язычестве древней Руси», предположительно относящиеся к 9-10 вв.).

    Такое важное место бога – словесника в мифологии свидетельствует о творческом подходе к решению жизненных задач. Удача вероятнее, если  действовать быстро, но новаторски и решительно, чем долго, но проверенными методами воздействовать на жизнеобеспечивающие факторы, что мы позднее встретим у земледельцев. Зверь привыкает к старым методам охоты и учится избегать известных уже ловушек, а объекты сбора  необходимо искать все в новых и новых местах, чтобы не допустить истощения ресурсов отдельного биотопа. (Такой вот своеобразный охотничье-собирательский научнообоснованный севооборот.)

    Здесь удобнее сразу «схватить», «проинтуичить», почувствовать каким-то  по-настоящему животным чувством. Охотники и собиратели – поистине самые высокоорганизованные животные, способные соответствовать естественным закономерностям природы и не имеющие «человеческой», отдельной от общеприродной, цели, разве что,  кроме того, уже упомянутого «любопытства», «познавательного рефлекса», способствующего НТП.

    Однако и прогресс этот, видимо, был совсем иной. Человек имел возможность ограничить свои собственные потребности до необходимого во всем сообществе. Иначе не представляется возможным выживание популяции. Примеры  такого образа жизни, сохранившегося до наших дней можно встретить у северных народов, которые, будучи по-своему достаточно образованными, совершенно не внемлют «человеческим целям» современной цивилизации, почему иногда и  кажутся идиотами (идиос) в глазах цивилизованных граждан. А представитель одного из них – чукча – стал, чуть ли не национальным героем по числу складываемых о нем анекдотов, порой с недоброжелательным оттенком. Кстати, по всей видимости, сказки о Дураке имеют ту же природу, но эмоционально окрашены в другие тона, т.к. вырастали на несколько другой почве. Современный анекдотический «чукча» ведь тоже зачастую проявляет немалую смекалку и житейскую мудрость наряду с почти трагическим юродством и непосредственностью. Такое сочетание чрезвычайно сложно найти в современном европейском обществе.

    С точки зрения современного человека в образе жизни охотников из моего «золотого века» существует несколько важных недостатков:

v     довлеющая роль естественного отбора, не дающая социуму расслабиться и утерять пассионарность и/или приспособляемость.

Сюда же  можно отнести все «дикие» древнейшие обычаи бросания младенцев с обрыва, до XIII бытовавшие у германо-скандинавов, а также так старательно описанные В.Я. Проппом и пустившие глубокие корни инициации.

v     «низкий уровень жизни». Опять-таки вспоминается несчастный чукча, который то с тем, то с этим достижением современной цивилизации  не может справиться, и Дурак русских сказок, которому не особенно-то и нужны умения «умных» братьев и сокровища их мира.

v     практическое отсутствие морально-этического комплекса представлений, ориентированных на филантропоцентризм современного общества, а также связанная с этим и, косвенно, предыдущими пунктами, невозможность организации большого управляемого  сообщества, государства то есть.

    «Стайная» организация предусматривает определенную категорию количества членов, зависящую от емкости влияния вожака, которая тем хуже организована, чем больше членов включает. Вожак должен иметь личный контакт с каждым членом стаи и степень его авторитетности (в государстве – стадном типе организации – степень авторитарности) определяется глубиной этого контакта. При этом, как и, вероятно, на начальных стадиях образования государства, ведущую роль играет не принуждение, а заинтересованность. Наверное, по такому принципу и сейчас образуются внутри государства «ячейки общества» - от семьи до партии, клуба или артели.

    Это очень важные недостатки, ставящие палеолитических охотников и собирателей ниже всяких возможных оценок по их разумности в современном мире. Однако если под разумностью понимать ratio в чистом виде, то, пожалуй, это и справедливо.

    У «охотников и собирателей духовность была иной, нежели в обществе земледельцев и пастухов эпохи неолита» (Гус Ди Зерига «Христиане и язычники», изд-во «Гранд», М., 2002). Для охотников и собирателей «природа была общим домом, а не противником, с которым нужно бороться, чтобы выжить» (там же). И все же, земледелие, уменьшающее роль конкурентной выбраковки особей и ослабляющее роль естественного отбора Homo Sapiens возобладало во всей Европе. Исключение составили отдельные участки, покрытые густым лесом и при этом малонаселенные; а также крайние северные местности, в которых в большинстве случаев процветает охотничий образ жизни до сих пор, даже при наличии земледелия как формально существующего жизнеобеспечивающего фактора. При чём, чем сильнее давление отбора и ниже «уровень жизни», тем он выражен больше. Причиной повсеместно распространившегося земледелия, кроме выбора самого человека было сильное, по отношению к позднему палеолиту, потепление  климата в Европе, а также торговый и, что важнее,  культурный контакт с исторически-южными земледельцами, никогда и не жившими в условиях жестокого холода и не видевшие ледника. С теми, кто первым отсеялся на пути к полярным районам в эпоху зарождения общественных отношений в популяциях гоминид.

    И все же, разница огромна. Разница в понимании мира, заложенная уже генетически, на протяжении всего срока существования человечества.

    Исторические земледельцы «оставались, чтобы жить», пополнять закрома зерном на черный день и использовать подходящие пространства земной поверхности для изготовления конечного продукта. Охотники «уходили, чтобы познать мир в целом». В них, по-видимому, изначально жило какое-то глубинное понятие о том, что Земля как планета – клетка какого-то более объемлющего организма – Вселенной и нет случайностей на Земле, которые бы не меняли жизнь Вселенной в целом. Здесь, мне кажется, кроется ключ к их пантеизму, пронесенному впоследствии и через земледелие и через потепление в Европе.

    Конечно, земледельцы тоже познавали, но целью этого познания служит несколько другое стремление. Это познание не ради познания, как такового, не любопытство, проникнутое непосредственным интересом к природе, а стремление более полно использовать природные циклы и ресурсы для получения результата. Собственно, только об этом способе познания можно сказать, что он имеет цель.

    Утилитарный же подход породил представление о человеке – боге над природой, который ее сотворил и может <имеет право> ее уничтожать или перестраивать по своему вкусу. Герой эпоса уже не землепроходец (Дяйку), проходящий, и наблюдающий, и учащийся, а земледелец (Георгий), «делающий» Землю, побеждающий природу дикую, отождествляемую со змеем на известной иконе.

    «Отдавая все свое время аграрной практике, человек невольно погружается в ощущение своей выделенности среди непосредственно окружающих его живых организмов.<…> Ощущение видовой исключительности усиливается жизнью и работой в особом (обособленном – О.П.) мире – на участке земли, общим трудом отвоеванном у леса.<…> Крестьянская эстетика – это эстетика обустроенности, нормы»*. (Л.М. Алексеева «Полярные сияния….», стр. 358) В заметках Мельникова - Печерского, где изложены результаты наблюдений за разными группами населения в низовьях Оки, встречаем: «Лес никто не садил, - толкуют они, - это не сад. Сам бог на пользу человекам вырастил лес. Значит, руби его, сколько тебе надо» (там же, стр. 359).

    Другим компонентом создаваемой идеологии, связавшей воедино усилия землепашцев, их религии (re-ligio – связываю, повязываю), был постулат несовершенства природы как объекта творения в противовес мифическим «райским кущам» и совершенству самого «творца». И это понятно. Дикая природа не могла дать земледельцу все необходимое для его жизнеобеспечения, а наоборот, противостояла удовлетворению его потребностей, становясь противником. Это несовершенство переносилось также и на социальные закономерности, что, в частности, создавало предпосылки для развития пессимистических настроений, выводов типа «жизнь тяжела», потребности «нести свой крест», и т.п.

    Человечество земледельческое, отделив от себя природу, воспринимает ее не как субъект, с которым можно взаимодействовать, а как противостоящий объект. Земледелец сыт лишь тем, что он вырвет у природы и перестроит под свои нужды. (Алексеева метко замечает, что до сих пор «образцовым» дачным участком  считается тот, на котором искоренены все сорняки, т.е. аборигенные для этого участка растения, и насаждены те, плодоносящие или радующие глаз, которые отвечают прихотям дачника.)

    Система природной иерархии для земледельца чужда, мешающа, а охотник, напротив, встроен в нее. Примером организации сообщества служит уже не волчья стая (т.к. земледелец ее почти не видит, а если и видит волка, то усматривает в нем высшего врага, супостата всему человеческому), а близкое, созданное своим собственным долгим и упорным отбором, стадо.  Хищник же, оттесненный человеком на периферию прежних угодий, сталкивается с человеком как механизм, усложняющий проникновение человека в природу, и при утрате «экологического сознания» неизбежно превращается в «лютого, коварного злодея» *.

    Человечество как бы само формирует излишки природного процесса на потребу себе же, за счет чего неимоверно увеличивает собственную численность, что требует создания уже новых «излишков».  Здесь пастух – уже не тот, кто по личностным качествам лучше любого из этого стада, а тот, кто по обстоятельствам рождения выше любого скота и имеет над ним рабовладельческую власть. Становится нормой осознание того, что и над людьми есть такой хозяин.

    Формируется монотеизм, отвечающий требованиям упрочения центральной власти на больших территориях с все возрастающим населением. Необходимость его выражена не сколько для приобретения, сколько для удержания власти и оправдывания ошибочных действий людей, стоящих за этим определением. Они в большинстве случаев оказываются «богопомазанными» и священными, вкупе со всеми своими решениями, которые, как правило «вдохновлены» внешними могущественными силами. Бог-человек – это олицетворение не высшей необходимости или стихии язычников и пантеистов,  а верховный пастырь, олигарх. Он имеет человеческую природу, но при этом несоразмерную власть над природой дикой и людьми в совокупности.

    Бог-человек – это государство.

    В Библии не найти прямого подтверждения этому, однако, косвенные: «образ и подобие», ревность моно-бога и к другим возможным божествам и к людям; и вообще, наличие «человеческой цели» в его решениях и поступках. Его повеления скорее напоминают распоряжения централизованной власти по отношению к многочисленным подданным. ( См. особенно Второзаконие)

    Складывается архетип человека-зерна, массы многих, в которой один не так уж и важен. Это не винтик в общем механизме, т.к. без этого винтика не будет работать весь механизм, а именно множество частиц, не отличимых друг от друга. При этом их количество, массовость, наоборот возрастает в своем значении. (Это порождает аккуратность – «волосок к волоску», о которой, вероятно, не очень-то заботились охотники и особую, отличную от охотничьего «братания» с природой, эстетику*.        Вообще, эстетика приобретает решающее значение при оценке земледельцем чего-либо. Внешняя форма, способ выражения, зачастую становятся важнее сути, ядра. Здесь может скрываться какая-то психологическая закономерность, а может быть, просто, дело в традиционном восприятии мира, но все же мы имеем разницу в подходах к жизни. Важно здесь то, что, видимо, землепашцы более воспринимают частности, и из них достраивают целое, а охотники – наоборот. Или не достраивают.)   

    «По христианскому мироощущению, жизнь на Земле не имеет особой привлекательности: в ней нередки несовершенство и страдание, и порядочным людям следует с радостью ожидать (О.П.) конца земного существования» (Алексеева, «Полярные сияния…, стр.387). Согласно Библии, именно так и «желательно» себя вести, находясь вне «Царства Божия».  «Ибо явилась благодать Божия, спасительная для всех человеков, научающая нас, чтобы мы, отвергнув нечестие и мирские похоти, целомудренно, праведно и благочестиво жили в нынешнем веке, ожидая блаженного упования и явления славы великого Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа…» (Тит 2:11-13).  «Не собирайте себе сокровищ на земле… Итак не заботьтесь и не говорите: «что нам есть?» или «что пить?» или «во что одеться?»… Ищите же прежде Царства Божия и правды его…Итак, не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своем» (Мф 2:19-3:34). «Наипаче ищите Царствия Божия, и это все приложится вам. Не бойся, малое стадо! Ибо отец ваш благоволил дать вам царство.»  (Лк 12:31-32).  «И вы будьте подобны людям, ожидающим возвращения господина своего с брака, дабы когда придет и постучит, тотчас отворить ему. Блаженны рабы те, которых господин, придя, найдет бодрствующими» (Лк 12:36-37), «…восклонитесь и поднимите головы ваши, потому что приближается избавление ваше.» (день суда) «итак, бодрствуйте на всякое время и молитесь, да сподобитесь избежать всех сих будущих бедствий и предстать пред Сына Человеческого» (Лк 21:28, 36).  « Итак, бодрствуйте, ибо не знаете, в который час Господь ваш придет»  (Мф 24:42). Отношение к жизни как к долгу, мучительной необходимости, проникает во все закоулки сознания человека-зерна. Главной задачей земной жизни становится достойное «несение креста», по результатам которого и распределяются блага в мире ином.

    «Подобно зерну, созревает смертный; подобно зерну, рождается он вновь».

                                                           (Катха-упанишада,1,6, пер. А.Я. Сыркина)

    В зачатке умирает своеволие человека, принесенное в жертву социуму.

Это – Исаак, которого необходимо заколоть, чтобы быть способным на всепоглощающее взаимодействие с обществом. Каждым эта жертва приносится добровольно, но предусматривается, что в противном случае «будет хуже». Это взаимоотношения, рожденные необходимостью, лишениями, болезненным отсутствием пространства для жизни, в том числе, духовной. Это также и неприятие отбора, неприятие сознания необходимости выбраковки болезненных форм. Это – гуманизм: пусть лучше все живут, «в тесноте, да не в обиде». Это – страх перед смертью: «пусть я буду жить в болезни, но зато дольше».

     «Страшный суд» - необходимый, но способный ужасать простого человека отбор на соответствие нормам общественной морали, установленной свыше. Это - мощный рычаг давления на еще живого человека, лелеющего надежду личностного освобождения после своей смерти, воспетую в иудео-христианской традиции. Возникновению этой идеи, мир, вероятно, обязан  как раз тем элементам, которые не выживают в условиях естественной выбраковки и вынуждены быть «скованными одной цепью» с постулируемыми общественными целями: освободить от лишней работы по самоопределению каждого, согласного отдать эту функцию в руки государства. Стыд и страх, необходимость и принуждение становятся  основными действующими принципами этой идеологии. При этом, самовольное прерывание столь гнетущего, по общему признанию существования, также «грешно», так как не соответствует представлению о выполненном «долге» перед обществом.  « … Ибо земля сама собою производит сперва зелень, потом колос, потом полное зерно в колосе. Когда же созреет плод, немедленно посылает серп, потому что настала жатва» (Мк 4:26-29), «Претерпевший же до конца – спасется» (Мф 24:13).

    В этом смысле употребляет Достоевский евангельскую фразу: «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно, а если умрет, то принесет много плода» (Ин 12:24). Это «останется одно» - самое страшное для Homo Socialis (человека социального), ведь, как известно «один в поле не воин». А «много плода» - это уже что-то близкое к характеристике желательного признака продуктивности скота. Большим числом легче обработать пашню, а нужда, в случае неурожая или перенаселения (последнее, впрочем, не должно тревожить древних земледельцев) возводится в известную добродетель.*

Кто не страдал, тот и не увидит счастья, попросту говоря. «… Горе вам, пресыщенные ныне! Ибо взалчете. Горе вам, смеющиеся ныне! Ибо восплачете и возрыдаете.»  (Лк 6:25).  А если кто увидит, без видимых признаков страдания, то уж, вероятно, наставляют его не чистые помыслы. (Здесь и далее речь в-общем не идет о владении материальными благами, пути приобретения которых различны, и, зачастую, темны; но лишь о «радости духа», которой тоже не допускают защитники социума, без предположения о нечистоте помыслов или глупости, при условии отсутствия в этой радости общественной цели). «Если же остаетесь без наказания, которое всем обще, то вы – незаконные дети, а не сыны.»  (Евр 12:8).

    Каждый важен обществу не как отличная от других особь, а как добавка к общему количеству. «Один в поле не воин», одним словом. Ни при каких обстоятельствах. И даже если один все же в поле оказался – бой бесполезен. Сама попытка личностного прорыва уже кажется нелепой, бесполезной и даже враждебной. Даже если успех обусловлен не случайной удачей, а долгим и упорным, так ценимым земледельцами, трудом. Да, общественно- полезные  результаты индивидуальной деятельности бывают замечены и поощрены, но здесь дело обстоит так же как и с познанием: цели разные. Если цели как таковой нет, или она не достаточно гуманистична, деятельность может оказаться опасной, в степени, зависящей от уровня организации государства. Чем выше этот уровень, тем более неприемлет государство такую деятельность.

     Когда же умирает зерно, то ТАК И НАДО. В этом и есть его закономерность. Нежелательные признаки для зерна – отличительные.

    Общество уже содержит в себе предостережение, защитный механизм, предохраняющий его от развала любыми средствами, даже ценой уничтожения большего числа его членов. Общество, государство становится важным само по себе. С другой стороны, без государства, если оно уже есть, не может прожить ни один его подданный. Что-то атрофируется у человека приспособительное, и государство для него как воздух. Раз воспользовавшись инфраструктурой, предоставляемой государством, человек обязан быть сцепленным с ней навсегда. Отсюда и «один в поле не воин». «Человек существо социальное» - говорят апологеты социума как такового, самодостаточного и всепоглощающего. Антисоциальные элементы сидят в тюрьмах. Это не выбраковка, это милосердие. Считается, что это общественный суд передал их государственному (так же как раньше церковь – носитель морально-этических установок и светский суд – носитель уголовного права передавали их друг другу), однако никакого «общественного» или «демократического» суда нет, и быть не может. Так как за властью стоит и в том и в другом случае  (как у Достоевского: церкви – духовное, миру – материальное) управленческий аппарат, отдельный от народа в собственном смысле. При этом – благо, когда государство открыто объявляет кого-либо своим врагом, а не вуалирует это понятие терминами вроде «преступление против человечности».

    Вообще-то выбраковку они тоже не исключают. Без нее не было бы селекции растений и домашних животных. Выбраковываются особи, не соответствующие средней планке по удою, окрасу, плодовитости, т.е. продуктивным признакам. Те, которые получаются в результате, зачастую не жизнеспособны  в естественных условиях, но на то они, собственно, и продукт селекции. Так появляются «из пробирки» целые биологические виды. Конечно, выживаемость их тоже поддерживается, но скорее неосознанно, т.к. важны другие признаки. Примеров много. Самые яркие – это белые, тонконогие и длинношеие лошади арабской и орловской пород, склонные в большой части к заболеваемости меланосаркомой. Элегантные, аристократические собачки породы пекинес, с «открытым взглядом», у которых из-за слишком большого глазного яблока и узкой глазницы глаза частенько «выходят из орбит». Бройлерные цыплята с большим содержанием белка в мясе, зачастую страдающие хрупкостью костей, хотя это можно, пожалуй, списать на их содержание. Нельзя сказать, что это плохо или неправильно, но разница целей и подходов налицо. Кроме того, зачастую, эта селекция и другие методы воздействия на природу проявляются целым «букетом» побочных явлений, начиная от вытеснения одними окультуренными растительными и животными  видами других, неокультуренных, и кончая нанесением вреда своему же виду, Homo Sapiens, о чем можно говорить долго, и примеры чего мы видим в изобилии.

    Если же говорить о методах этого воздействия, то стоит отметить, что земледельческий подход уделяет большое внимание труду как таковому, страданию, неизбежному для достижения результата, причем более оценивается именно количество затраченных усилий, а не их итог. «Трудящемуся земледельцу первому должно вкусить от плодов» (2Тим 2:6). По всей видимости, это гораздо проще для составления разных видов отчетности и статистических исследований. По мнению Алексеевой, это оправдывается характером жизнеобеспечительной деятельности  земледельцев, т.к. при длительной (старательной, страдательной) обработке пашни, вероятность успеха несравнимо повышается, и повлиять на исход дела могут лишь внешние факторы, с которыми «ничего не поделаешь». (Страшно даже подумать, что было бы, если б могли «поделать»). С другой стороны, эта практика вырабатывает понятие «совесть» и рождает «добросовестность», «доверие» и «веру» - три кита морали Homo Socialis.

    Homo Socialis рождается, когда появляется «работа на совесть», совершенно необязательно влекущая соответствующий результат. Акциденция и индульгирование сыграли в этом процессе не последнюю  роль.

    Создаются предпосылки к созданию института жречества, которое  служило бы «опорой и надеждой» и было бы в роли посла бога, природного по сути, но недоступного земледельцам из-за невозможности последних покидать определенный возделанный участок. Постепенно это божество становится трансцендентальным, «перерастая» природу и преобразуясь в некий абсолют, все же наделенный волей и сознанием, несущий свод морально-этических предписаний и заповедей. Он так же далек от земледельца, как и дикая природа, но обладает более человеческим характером, а значит, более понятен. Жречество необходимо и власти, т.к.  это надежный посредник и помощник в деле управления. Устами жрецов, трансцендентальный, абсолютный бог оправдывает выбраковку антисоциальных элементов, проводимую властями.

    Трансцендентальное божество начинает говорить с людьми устами тех же людей, но специально отобранных и подготовленных, не снисходя до простого народа. Оно вдохновляет священные книги, т.к. заповеди накапливаются и становятся трудно передаваемыми в устной традиции. Зачастую предписания и заповеди противоречат друг другу, но это есть лишнее свидетельство заботы о сохранении своего прошлого, т.к. в противном случае более новые заповеди нивелировали бы устаревшие по мере появления первых. (Показателен завет Иисуса по-поводу Моисеева закона, содержащийся почти во всех евангелиях.)

    Библия в этом смысле – бесценный источник, позволяющий проследить эволюцию моно-бога от выделенного родового божества до нравственно-этического идеального (от «идея») абсолюта. У Иеремии звери и птицы знают, куда необходимо двигаться, лишь «народ» не знает «определения Господня» (Иеремия 8:7), что при повсеместном прославлении человека в образе бога выглядит необычайно объективным и заслуживающим доверия свидетельством. У Иова есть прямое указание на то, что Земля как планета способна «наставить», с ней можно «беседовать» без участия человека-бога (Иов 12:8).Новый же завет на центральное место ставит идеальные (от «идея») заповеди, идеальный же сюжет об искушении Иисуса в пустыне и ряд гуманистических пожеланий и принципов. Акцент смещается на взаимодействие человека с самим собой. Положительная оценка этому – самокритичность, отрицательная – самолюбование. То ли палеолитические охотники не ели от древа познания в иудео-христианском смысле слова, но очевидно то, что письменные памятники, не принадлежащие к монотеистической традиции, лишены видовых претензий на исключительность человека. А может, они просто не записывали своих моральных норм. Известно же, например, что кельтские друиды большое внимание уделяли тому, чтобы их священные песни не были записаны, т.к. считали, что от этого они потеряют свою силу. А может, просто не хотели, чтобы эти тексты, потомки разложили по косточкам, как мы можем сейчас поступить с Библией. Хотя, это тоже все очень далеко отстоит от живой народной традиции. И здесь и там имеем лишь жреческий, сословный кодекс, который не дает представления о жизненных установках простонародья.

    Социум земледельцев – есть «храм божий», в противовес божественному дому охотников и собирателей. Мифология становится не объяснением мира, описанием его, а вымыслом, идеологией для формирования требуемого поведения масс, продуктом и инструментом в руках пастырей (пасторов) по отношению к стаду. И, в целом, у них просто нет другого выхода, кроме как взять в свои руки это «стимул» и держать его крепко, т.к. в противном случае организация исчезнет вовсе, что губительно как для управителей, так и для подданных.

    Наверное, я сильно утрирую ситуацию и непростительно сгущаю краски, но так лучше прослеживается общая тенденция: моно-бог появляется тогда, когда чувство собственной выделенности Homo Sapiens перерастает границу осознания общности с природой, и возникает необходимость обоснования такого отделения. Бог нужен для смягчения ужаса обособленного человека перед бесконечностью мира, частью которого он сам ранее был, и с которым вступает теперь в противостояние. «Охотники» же чувствуют его естественность. У них мир никто не придумывал, и поэтому никто не может уничтожить. Как и их самих – часть этого мира.

Они все, как бы, попадают в «рай».

    Бесконечность же Вселенной, та часть, в которой человек не чувствует порядка, в эллинистической традиции ласково названа «хаосом», а у христиан представлена абсолютным злом под разными именами. Эта бесконечность находима как эллинами, так и иудеями и внутри человека и вне его. Однако первые допускают наличие законного места для такого явления, а вторые стремятся к его искоренению.

    Невозможно оценивать, и говорить, что одни хороши, а другие плохи, потому что специально никто не стремился иметь те или иные установки. Можно лишь констатировать наличие двух разобщенных подходов к действительности и эволюцию их отношений, поскольку так или иначе, но существующее положение не зависит от чьих-либо субъективных оценок и доказательств правильности или ошибочности выбранного пути. Как у дона Хуана – главное, чтобы «путь был с сердцем». А если его нет - то вина самого путешественника и нужно найти сердце пути, пока еще остается какой-то его отрезок.

    В современном обществе две вышеупомянутые  этнокультурные ветви мы находим в смешанном и невозвратимо преобразованном виде. При этом земледельческий подход явно возобладал, причиной чему, вероятно, послужили, в том числе, внешние условия. Такие как климатические. Видимо, и пассионарность человеческая расслабляется при нагревании, как после бани.

    Процесс филантропоцентризации человечества в сочетании с неконтролируемым внедрением в природные закономерности, приводит к созданию искусственного мира, который люди создают ради «блага человека», которое, в свою очередь опирается на искусственно созданные потребности. Таким образом, человек сам себе отсекает доступ кислорода от «большой земли» в отделенное, переделанное пространство. Ресурсы его не бесконечны, но в первую очередь, следовало бы опасаться истощения ментальной и духовной, жизненной энергии человечества. «Погиб поэт, невольник чести, сварился в собственном соку». Другими словами, человеку необходима внешняя среда, тот самый хаос, темная сторона, способная уравновешивать его обособленность, а потому несравнимо более великая, чем та, в которой нуждаются растения или животные. Человеку необходимо заново научиться чувствовать свои потребности непосредственным образом, без привлечения ratio, как бы изнутри, посредством внутренних позывов. Охотник идет на промысел тогда, когда запасы пищи кончаются, или возникает необходимость в создании запаса, который возможно сохранить. Земледелец же привычен к тому, что сначала он в установленный срок долго и трудно обрабатывает угодья, а затем, природа как бы сама выдает ему «по делам его». И это он должен распределить на весь срок ожидания нового урожая вне зависимости от того, хватает этого или нет. «Охотника» тревожит чувство голода, а «земледельца» --  чувство разумного неудобства будущего голода. Современный человек чаще всего, подчиняясь довлеющей силе социума, ест и спит в определенные часы по распорядку, невзирая на потребность организма, потому, что так удобнее организовать совместные работы. Это сильно подрывает защитные функции организма, так как он разучивается эти потребности распознавать. Они, вроде бы сами появляются в назначенное время, и в этом человек видит как бы еще одну свою победу над природой. Однако, это удобство  действительно лишь тогда, когда подобные условия окружают человека всегда, так как при незначительном изменении их, человек чувствует несравнимое ни с чем неудобство, а организм, наученный работать как часы, постигают сбои, наносящие непоправимый урон.* Таким образом, человек подменяет то, чего требует его организм, тем, что он может ему дать при соблюдении  определенных внешних искусственных условий, в надежде получить безотказную работу в течение как можно более долгого времени, что и имеем. Организм теряет личностные свойства, среди которых и генетическое разнообразие – один из видоохранных факторов.  

    Для выживания вида потребовался бы мощнейший природный или социальный катаклизм, вроде ледника или третьей мировой, способный пробить стекло этого аквариума, который подхлестнул бы животный механизм сборки (путем отсечения лишнего и усиления инстинктивного) у человека, т.е. другими словами, запустил бы нетронутый приспособленностью механизм отбора. Это унесло бы значительную, вероятно, большую часть планетарной популяции  Homo Sapiens, уничтожив тем самым проблему перенаселения и ослабления, как на организменном, так и на более высоких уровнях. Опять имеем уничтожение большинства, ради сохранения структуры, но структура эта не носит, однако, социального характера.

    По всей видимости, этой цели служат участившиеся случаи катастроф, являющиеся местной формой такого отбора. Они резко повышают приспособляемость выживающих групп людей, инициируя «пассионарный толчок» внутри этих групп. Таким образом, я не согласна с Гумилевым, будто бы это явление происходит при случайном стечении обстоятельств. Можно даже утверждать, что взлет пассионарности происходит непосредственно после фазы деструкции, распада, если конечно, есть кому стать пассионарным.

    Такой планетарный катарсис родственен процессу самосохранения планеты. Таким образом, Земля стирает свою накапливающуюся память, состоящую из событий-взаимодействий на ее поверхности, и круг начинается заново. Некоторые растения живут один год, а года, как известно, сменяют друг друга. При этом однолетники оставляют после себя семена – концентрированную генетическую информацию, погруженную в питательную среду, покрытую прочной оболочкой. * Это как бы матрица, несущая память обо всем существовании вида, способная овеществляться путем перенесения на новую почву. (Опять пришли к человеку-зерну. Видимо, здесь задействуются уже какие-то пласты подсознания одного из Homo Sap. Невольно, однако, вспоминаются традиционные представления о Вселенной как о яйце и о предках, как о птицах, поющих вещие песни, что, несомненно, имеет отношение к памяти вида.)

     «Семенами» человеческого вида являются генетические источники, хранимые в устной или письменной традиции. Тут и Библия с ее первоначальным логосом, и Эдда, с ее концентрированной житейской мудростью, и русские народные сказки. Каждый со своим большим или меньшим количеством «человеческой цели».

    Открещиваюсь, также от обвинений в «проповедничестве смерти», т.к. это было бы неверным истолкованием вышеизложенного. В итоге, бытие Вселенной, бесконечной и неизменной в целом, никуда не девается. Ее сжатие-расширение вмещает в себя комплекс микровзрывов – циклов уничтожение-возрождение более мелких, например, планетарного масштаба. А бессмертные существа и миры,  в конечном счете, нельзя признать также и живущими.

    Сюда умещается и платоновское «упражнение в смерти», за которое, по-видимому, и был отравлен Сократ, впервые осмелившийся высказать устами Платона такую дерзость. И ницшевское «вечное возвращение», насыпанное как соль на незаживающие раны социума. И бруновское «изгнание торжествующего зверя», где между строк написано, что если кто и будет виноват в ментальном и духовном апокалипсисе, то именно человеческое сознание, точнее осознание человеком себя в божественной, надприродной роли. Социум опять-таки не мог этого вынести, так как справедливо счел это губительным для собственной структуры. «Ясновидцев, как и очевидцев…»

    В общем, здесь должны утихать споры об исторической необходимости того или иного, уже состоявшегося события. Все становится одинаково нужным и осмысленным, точнее переходит «по ту сторону добра и зла», уничтожая тысячелетний дуализм «хорошего» и «плохого», обусловленный человеческим взглядом.

    Это не обесценивает и не делает бессмысленным существование отдельного человека, так как без него изменилась бы общая картина Вселенной. Макрокосм, он же макрохаос (настаиваю, что это одно и то же) проецируется в монаде, а в миге отражена вечность.