О внебытийности зла, и акцидентальности человеческих оценок.

     

У бога все прекрасно, хорошо и справедливо, люди же

 считают одно справедливым, другое несправедливым.

Гераклит

 

 

…Так не дано высшего зла, как и высшего добра…

Дж. Бруно.

 

    Оценочные суждения необходимы обществу как система координат, в которой лишь и возможно отлаженное действие многих единиц.  Только лишь и возможно такое взаимодействие членов сообщества, которое бы полностью отвечало его требованиям.

    Оценка проистекает не из внутренней предубежденности оценщика, но из простого сравнения. Человек видит одно таким, другое – другим, и делает выводы, позволяющие впоследствии не утруждаться вновь поисками соответствия при встрече с уже оцененными объектами. Человек выступает здесь как мера вещей. Такой подход позволяет человеку действовать в высшей степени эффективно, и взаимодействовать с другими без промедления. Оценка, таким образом –  известный способ обобщения, позволяющий свести несводимые к человеческому явления в область человеческого, определив его отношение к ним.

    Кроме Homo Sapiens, многие другие животные составляют выводы об образе действия природного фактора, но никто не придает ему моральной окраски, типа – «хорошо-плохо». Фактор может благоприятно или неблагоприятно действовать на организм, вызывая те или иные эмоции, но объявить его «добрым» или «злым» может только человек.

    В современном обществе существуют устоявшиеся  принципы и критерии оценки как природных, так и человеческих явлений. Оценки именно моральной. Одни действия или явления «хороши»,  «благи», «справедливы» -- с соответствующей интонацией, другие – «циничны», «кощунственны», «антигуманны», и, почти всем понятно, о чем именно идет речь. Раз и навсегда положенные сверху критерии оценок воспринимаются как единственно «верные», «справедливые». Они многотрудно способны измениться лишь со временем, да и совсем немного, да и на смену исчезающим все же приходят подобные.  Не подлежащие обжалованию, они как бы сами себя защищают от возможных нападок. «Краеугольные камни» общественной нравственности – основополагающие понятия морали.

    Эти установки, как правило, не подлежат обсуждению. Наиболее удивительны те из них, которые относятся к таким нейтральным по-отношению к человеку явлениям, как существование некоторых видов животных или их взаимодействие, поглощение одними животными других, или непонятные человеку «социальные» роли различных членов природных сообществ. При этом такие понятия чрезвычайно устойчивы, но никто, как правило, не берется за серьезный разбор их истинности. Таковы понятия о «ленивых» трутнях, «злых» волках, «коварных» лисах, «вороватых» воронах, «приспособленцах» паразитических грибах, и проч., не говоря уже о вполне безобидных в современных условиях тараканах и почти всех земноводных и пресмыкающихся.  Зайцы же, белки, голуби, рабочие пчелы, некоторые бабочки, удостоились другого отношения к себе человека, что порой даже способствует их лучшему размножению. 

    Некоторые растения становятся «вредными», «злостными сорняками», лишь по своей способности размножаться в тех же местах, которые человек сам себе «отвел» под огороды и клумбы.

    Внутри различных человеческих групп, некоторые природные явления получают различную оценку. Так, для крестьянина, дождь является благом, а горожанин видит в летних осадках «капризы природы», «плохую погоду», и, в-целом, негативное явление.

    Спор может идти о том, какой именно путь действия предпочтительнее с точки зрения данных установок, как «гуманнее» поступать с преступниками, как «справедливее» вести войну, но выяснение значения собственно самих понятий невозможно. Они вечны, универсальны, незыблемы. При этом каждый, как правило, вкладывает в них свой собственный смысл, не говоря уже о случаях, когда декларирование тех или иных моральных установок используется общественно-политическими деятелями или воюющими сторонами для своих определенных целей.

    Однако, неоднозначность  и некоторая неопределенность такого подхода, как говорится, налицо. То, что оказывается «хорошим» для одних слоев населения или отдельных людей или животных, «плохо» для других, и наоборот. Всегда имеется «другая сторона медали» и «второй конец палки». «Хорошим» в данном случае выступает лишь то, что благоприятно для ограниченной, пусть и весьма значительной части людей, как правило, правящей, или той, которой она покровительствует. С этих позиций, «нормы» сразу теряют священный неприступный блеск, превращаясь в удовлетворение личных потребностей и политических интересов посильными средствами.

    Как же человечество приобрело такие установки, которым удалось стать абсолютными, закономерными, при таком «разброде» в толковании конкретных их значений?

    Каким образом отдельные природные объекты становятся «плохими», «злыми», «неестественными», когда и сам человек, и эти объекты происходят из одного источника, имеют, если угодно, одну природу, являются разными гранями одного и того же бытия?

    Как приобрело человеческое сознание образ также и абсолютного «зла», противоположного такому же абсолютному «добру», то есть ту дуальность оценки мира, которая является господствующей и на сегодняшний день, несмотря на переоценку многих других, «очевидных» в прошлом норм?

  

    «Возлюбленный! Не подражай злу, но добру. Кто делает добро, тот от Бога; а делающий зло не видел Бога» (3Ин1:11)

    Вероятно, я не ошибусь в предположении, что какого-то порогового состояния, когда можно было бы сказать, что вот установок нет, а вот они уже есть, человеческое общество не испытывало никогда. Однако можно предположить в этой связи, что процесс формирования норм морали и оценок природных объектов связан с появлением организованного сообщества людей, достаточно стабильного, для закрепления, и достаточно крепкого для распространения своих представлений о «добре» и «зле», то есть государства. Созданное людьми «для всех», а значит и ни для кого, именно оно призвано закрепить «законность» моральных установок, обеспечивая их долгую жизнь и действенность. «Ни для кого» начинает появляться тогда, когда изобретается универсальный закон, а «для всех» -- означает законность распространения установок на тех территориях, которые государство может контролировать.  Этот Закон насаждается отныне как вселенский на всех возможных уровнях, понимаемый большинством как единственно справедливый, именно в силу того, что им он также изначально представлялся как таковой с того самого момента, как только они появились на свет.

    Тем не менее, он все же является неумолимо человеческим, и тем более человеческим в своей убогой универсальности, чем более он «всеобщий». Он искусственно вытесняет и выключает действительно данные биологически способы жизни, вводит понятие «цель» в процессы нецеленаправленные, в итоге все человечество ищет «смысл жизни», но делает это, как нетрудно догадаться, весьма безуспешно, в чем пессимисты находят неизъяснимую трагичность человеческого существования и «бессмысленность» его. Она обладает столь негативным смыслом, что у вполне здоровых, вполне обеспеченных различными благами существования животных, появляются навязчивые идеи, исключающее самое такое существование. Тем не менее, они продолжают напирать на то, что вот, они должны достигнуть той цели существования, которую они еще даже и не нашли, прожив большую часть жизни, но которая им «обещана» и «дана свыше».      Такую парадигму можно считать враждебной самой жизни, так как в поисках смысла бытия, люди теряют самое бытие.

 

   Вероятно, именно это странное для животного мира явление, и можно всецело считать человеческим «достижением», в рамках которого человек прощает себе, в широком смысле, как биологическому виду, все свои необдуманные оценки и действия в отношении природных объектов. Человек изменяет среду по своему вкусу, руководствуясь своими сиюминутными побуждениями, в сущности, не имеющими к жизни прямого отношения. Вместе с историческими эпохами, в зависимости от общекультурного контекста и политической обстановки, моды, если угодно. При этом, последствия таких вмешательств, в сущности, непредсказуемы, что, в частности, убедительно показывают в своих работах многие современные физики.*  

      Таковая идея непредсказуемости человеческих воздействий на природу, низводит человека из цивилизованного «венца природы» в обезумевшего примата, и, потому, чрезвычайно оскорбительна для гуманистов – защитников неприкосновенности и исключительности человека. Человек превращается из властителя, получившего в руки все полномочия по изменению природы, в раба своих странных капризов, в забавляющегося с ядерной кнопкой ребенка.

    

     «Kata physin» («Согласно природе», лат.).

     Возражение, однако, предвижу. Это возражение исходит как раз из того субстрата, на котором произрастают и мизантропические идеи необоснованности человеческого видового шовинизма. Прежде всего, это естественность хода исторических процессов, иначе, в моей терминологии, отбора. Человек включен в этот процесс и является его частью. Эта сопричастность позволяет адекватно оценивать действительность и действовать сообразно собственной природе, то есть, в этой связи, любая деятельность, разрушительная или созидательная, является одинаково приемлемой. Казалось бы, на этом мизантропическая сторона должна бы успокоиться, замолчать, и все приемлют этот мостик, поскольку человечество по значительности развернутой деятельности, в планетарных рамках, приравнивалось бы к силам чисто природным, как бы само становилось стихией. 

     Далее, имея человечество в качестве природной силы, необходимо было бы сказать, что вот, планета изменяет свой лик таким, а не другим образом, и в этом, собственно, проявляется как бы ее разумная воля, поскольку человек является ее неотъемлемой частью, а она неотъемлемо включает таковые мыслящие элементы, как бы нервные клетки. Это тоже выглядит вполне гуманистично, хоть и представляет собой значительную уступку «видовым космополитам» в лице экологов, всевозможных защитников прав и свобод животных и вымирающих малых народностей.  Почему не может быть принято такое мнение, раз и навсегда полагавшее, казалось бы мир и дружбу между этими враждующими от века системами? Почему эта точка зрения бытует лишь в «юдоли зла» современного мира – представляема различными антисоциальными элементами, от максималистски настроенных уличных подростков и отчаявшихся пенсионеров до душевнобольных и фанатичных сектантов, а в более мирной форме ютится среди представителей естественнонаучных профессий? 

     Как кажется, дело как раз в пресловутой оценочной способности человека. Точнее, в приверженности его судить обо всем по себе. Как только мы попадаем в среду, свободную от таких оценок, моментально рушатся вместе с ней и вся «справедливость» общественных моральных требований, и кажущаяся острой необходимость для отдельного человека такого общества авторитетов и неподлежащих обсуждению установок, вплоть до самой исключительности человека. Бытие предстает в реальном своем виде, человек более не вынужден доказывать себе его неслучайность, искать его смысл, так как понимание, как бы непосредственное проживание здесь и теперь,

 предшествует рефлексии, опыт чувствования мира опережает «знание» о мире.

   

   «Живущие своевольно, идущие широким путем в пагубу…» (из Феофана Затворника)

    Общество, что особенно хорошо заметно на примере развитых религиозных культов – как бы микрогосударств в государствах, всячески стремится сопровождать человека предложенными сверху оценками всю его жизнь. Как только человек родится на свет, его немедленно окружает целая система условных понятий-знакомств с миром людей, с их нормами, порядками, установками, что, в первую очередь, направлено против его чисто физиологических реакций, а также делает его максимально неспособным помешать развитию общества в целом. Ребенка учат не кричать, когда он сигнализирует о своих потребностях, не опорожнять кишечник, когда он в том нуждается, питаться и засыпать тогда, когда это наиболее удобно окружающим его людям, и, позже, ему внедряется целый комплекс общественно-приемлемого поведения, также, достаточно нерациональный с точки зрения физиологии растущего организма. Позже, почти треть его жизни, молодого человека обучают как стать максимально полезным обществу, причем, между ремеслами и абстрактными науками, значительную часть обучения составляют разнообразные этические установления, регламентирующие большинство эмоциональных проявлений организма. Далее следуют общественные побуждения к началу семейной жизни в установленном обществом же порядке, побуждения к максимально полному использованию человеческих возможностей на поприще служения «идеалам человечества», в которые включается равно как отказ от антисоциальных действий и мнений, так и непосредственная априорная любовь человека к окружающему его «большому коллективу», а далее, все, что от него требуется – заглушать в таком же духе биологические всплески у своего потомства путем абсолютной уверенности в правоте именно тех установок, которым научили и лично его.  «Разве ты не знаешь, какую силу имеет привычка верить и с детства воспитываться в определенных убеждениях: из-за этого становятся недоступными  для понимания самые явные вещи..» * 

    Все это, конечно же, подводится под грандиозную оценочную обоснованность. Режим новорожденного провозглашается полезным настолько рьяно, что можно было бы заподозрить здесь некую идеологическую подоплеку. Наука в этом, да и во многих других случаях, о чем пойдет речь ниже, является как бы в услужении этой всеобъемлющей общественной идеологии.  Необходимость обучения настолько яростно отстаивается авторитетными представителями общества, что можно было бы предположить их личную заинтересованность в этом. Важность своевременного и полного исполнения «гражданского долга» -- от выборов до повседневных этических взаимодействий, вплоть до момента умирания человека имеет чрезвычайную ритуальность.

    Идеологическая полнота, конечно, ныне все же утрачена, так как по представлению большинства, она может существовать лишь при наличии соответствующей терминологии, которую большим общественным советом решено было снять, дабы заменить ее на другую, более современную, и более отвечающую изменившимся внешнеполитическим условиям. Ныне «коммунизм» называется «демократия» и «гражданское общество», но общественно-социальная машина, иначе, в моей терминологии, социум, все также насаждает свои противожизненные и противоприродные концепции для сохранения своего существования, продолжая лишь расширять с помощью new-tech свои границы и вдаль, и вглубь природных процессов. Можно сказать, что планета непомерно увеличивает свою рефлексию. Достигает, так сказать, невиданного самоконтроля, иначе, контроля разума над клеткой, контроля нейрона над гаметой и гормоном.

 

 

 

    «Оружие, данное Господом против зла, -- смирение» (И.Брянчанинов)  

    Безусловно, имеется некое двоякое соглашение между обществом и человеком, своего рода «торжественное обещание», залог приемлемого поведения отдельного члена в обмен на относительно безопасное и достаточно комфортное его существование, но, все же, характер таких отношений насильственный, так как односторонний выход из этого соглашения почти невозможен. Для предотвращения конфликтов имеются соответственно кнут-пряник, награды и поощрения в виде материальных благ и продвижения по авторитетной лестнице, и порицания и лишения в качестве устрашения прочих.

     Сама система должна, и это имеется, невероятно превозноситься. Превозносимость до религиозности нетрудно вычленить из каждой сложившейся и крепко регулируемой структуры, так как это один из факторов, по причине которого, она, собственно, держится. Нефизиологичность (избегая слова «неестественность») такого подхода, кажется, налицо: внутренние части удерживаются не благодаря собственной природе и склонности, а благодаря соответствующей обработке и немалому давлению извне. По условиям гражданского проживания, когда вербально-умственная программа действия опережает  физиологические ощущения процесса, вместо «хочу» предъявляется «что мы можем», вместо требований организма – сообразность с требованиями общества.

    Каким-то необъяснимым образом, при достаточном развитии системы социального управления, она начинает работать не столько на нужды тех, кто некогда составлял ее, сколько для поддержания собственной структуры. Для отдельного члена ее, это во-первых, означает невозможность выхода из такой системы с тем же запасом благ, которыми он обладал до вступления в нее, а во-вторых, практическую невозможность каких бы-то ни было коренных изменений ее. Система как бы становится детищем образовавших ее этнографических групп, которое по мере взросления перестает быть сколько-нибудь управляемым. Муравейник – это совсем не множество собранных воедино муравьев. Это что-то третье, что как клей удерживает их в качестве звеньев одной цепи.

           

   «Вот я сегодня предложил тебе жизнь и добро, смерть и зло. Если будешь слушать заповеди Господа, Бога твоего… … то будешь жить и размножишься» (Втор 30:15-16)

     Принимая любой социум за развитую идеологическую машину уже по признаку существования установок, вне зависимости от знака и оценки такой идеологии, поскольку они относительны, можно сказать и по-поводу, собственно, «зла». «Зло», здесь предстает лишь вторичной оценкой того, что предшествовало господствующей системе оценок, то есть тем, что было уже некогда побеждено, но имеет конкурентную опасность, и, поэтому, на всякий случай объявлено заранее порицаемым. Такая позиция дает в рамках общественной машины множество неоспоримых преимуществ. Это не только пугало для детей и прочих воспитуемых элементов, это еще и оправдание на случай возможных воздействий карательного (в смысле уничтожения конкурентных возможностей противоположных системе оценок) характера.* «Зло» -- это такое состояние пространства, когда социума еще не было в реальности, не было «высокой организации» человеческого сообщества, «муравейника», а разрозненные муравьи «примитивно» осуществляли совместное проживание с помощью каменных и деревянных орудий труда.

    «Зло», таким образом, категория политическая. «Зло» -- это то, что некогда было «добром», но теперь низвергнуто победителем, чтобы освободить место для своих догматов, призванных охранять его власть. В этом качестве «зло» выполняет двоякую работу на благо правящих установок. Во-первых, оно менее способно воцариться, так как для этого ему бы понадобилось больше усилий, нежели для некоей разновидности правящей партии. А, во-вторых, члены сообщества, прибегающие к родственной «злу» системе оценок окружающих явлений могут быть вполне официально объявлены «преступными элементами».  «Зло» -- прекрасный инструмент для настройки всего сообщества против себя самого. Оно также охраняет социум от разрушения и также необходимо для управления обществом, как и прочие аппаратные меры.

    Было бы странно, если бы правители не знали таковых особенностей «зла» и не использовали такой мощный инструмент охраны своего положения. Примеры такого неприкрытого использования снова встречаем в развитых религиозных системах, особенно жреческих монотеизмах, где более всего возможно сделать противление масс «злу» частью доктрины, а при определенных эпохальных обстоятельствах – единственно допустимым социальным поведением. Управление в действии.

    Механизм естественный. Механизм природный. Когда воздействие длительно и избыточно, то дальнейшее направление, которое может быть выбрано – почти наверняка противоположное, именно для того, чтобы не допустить перенасыщения.  Другое дело – понятие «зла». Оно также закономерно, но как мало человек задумывается о том, что это понятие не выходит за рамки его, человеческой, причинности, что стоит исчезнуть оценщику, как любые навязанные им понятия перестают даже упоминаться не только природными объектами, но и ему подобными, людьми.

    «Зло» внебытийно, оно – случайное название, акциденция, одно из следствий, вытекающих из неспособности человека судить не только по своим странным меркам. «Злое» не зло само по себе. Злость – лишь социальная роль, функция, выполняемая «злом» в обществе. И правящая часть социума, «лицо» системы, более чем заинтересована в продлении такого впечатления о том, что названо «злом».

 

   «…и так истреби зло от Израиля; и весь народ услышит и убоится, и не будут впредь поступать дерзко». (Втор. 17:12-13)

    Каждая новая формация уже несет готовый слепок, по которому будут изготовлены все мнения в обществе, для применения к старому устройству. Таким образом, новая формация не столько вытекает из старого устройства по существу, сколько по номинальной оболочке. Если и раньше, и потом существуют одни и те же социальные институты, отличающиеся лишь по фактическому содержанию установок, мнения различны знаком, акценты и «традиционность» -- степенью. И подобно тому, как весь «цивилизованный западный мир» по сей день пугают «призраком  коммунизма», такие же призраки найдут для себя любые другие формации. Также и защищали себя во все века все государственные машины, начиная, вероятно, со времени моего «грехопадения» -- неолитической революции, когда начало происходить отмежевание разума человека от общеприродного, вселенского сознания. Каждый раз модель зла в общей системной оболочке – лишь то место, где перерабатываются существенные положения прежней, свергнутой, но ранее господствовавшей доктрины.

    Возражение, что вот, мы видим, формации сменяются, а некоторые установки как были, так и остаются, и лишь плавно дрейфуют из одной ценностной системы в другую, может быть легко разрешено тем аргументом, что сами эти формационные эпохи имеют различную длительность, а изменения, зачастую,  не предусматривают переоценки всех ценностей. Применительно к данному аргументу, можно сказать, что на волне филантропоцентризма, или человеческого видового шовинизма, всплывают то те, то другие гуманистические формации, однако, самому ему тоже, вероятно, и предшествовали, и наследуют другие установки.  

    Зло в высшей степени институт абстрактный и рациональный, способный нанизываться на любые системы символов, однако, все же, зло абсолютное – продукт человеческой видовой политики, а зло конкретное – политики человеческих обществ.

    Зло – это мощный фактор человеческого видового самооправдания и самоутешения, ведь если человек способен что-либо назвать злым, то сам он хорош a priori, хорош заранее, как оценщик и неприкасаем, как судья или законодатель. Он становится сродни своему высокому идеалу – своему антропоморфному богу, когда решается судить о вещах природы, что, конечно же, вновь хорошо ложится в колею человеческого самолюбования  в идее «исключительности» и «избранности» человеческого рода среди других природных объектов. По интересному наблюдению Маркса, «раб дает почувствовать и животному и орудию труда, что он не подобен им, что он человек. Дурно обращаясь с ними и con amore подвергая их порче, он достигает сознания своего отличия от них». Пока человечество считает демонов природы на кончике бытийной иглы, оно в высшей степени довольно собой.

    На других уровнях – меньших – и зло меньшее по статусу, не «абсолютное», подобно тому, как Средние Века изобрели для «дьявольского стана» свою, схожую  с клерикальной иерархию. Появление абсолютного зла – протест, отторжение первоначального, целостного состояния, которое не столько «добро», сколько «ничто», нерефлексируемое Единство. «Зло» само свидетельствует о таком разъединении, так как оно – есть взгляд извне.

   

       «…вот, Адам стал как один из нас, зная добро и зло…» (Быт. 3:22)

       Библейский миф о Древе Познания предусматривает факт такого отторжения уже одним наличием «Зла». Первобытные религии не имеют такого понятия.* Они не предполагают самой возможности такого «взгляда извне», так как сами находятся «внутри».

    Зло, таким образом – еще и приспособительный фактор для постсепаратного существования. Библейский змей – даже в глазах самих христиан – не только проклятие, но и прощение, но и оправдание человеческому роду. Homo Sapiens, наверное с тех самых пор, как стал таковым, только и жаждет оправдания своего существования, и чем дальше, тем больше. Вероятно, ищет выход энергия неудовлетворенного покаяния, для которой зло – та возможность, которая дает сразу все выходы, умеющему воспользоваться ими. С одной стороны – завидная деятельность – искоренение зла, с другой – вследствие такой деятельности расширяется сам список того, что необходимо искоренить, таким образом, приобретаются и средство и цель одновременно. Дело власти – лишь направить эту энергию «малого стада» на искоренение потенциальных свергателей режима, каким бы «демократичным» («хорошим» в современном понимании) он не казался. Прежде всего, тех, которые сами существуют с достаточной степенью автономии и внутренней организации – конкурентных «партий», сект и учений политико-философского толка.        

     Собственно, абстрактных оценочных значений течений или сект, когда-либо имевших место в истории человечества, не существует, а рождаются они лишь в борьбе за власть. Воспетая Лениным как двигатель революций, а значит прогресса. В сущности, и «партии власти» некогда выросли из таких малых, но применивших верную методику объединений. Дело лишь в степени величия, степени монополизации прав на установление мнений и суждений в обществе. Дело лишь в том, «переросла» ли система тот критический барьер, когда она перестает подчиняться первоначально заложенному в нее принципу существования.

    И мы не имеем в действительности «гонимых христиан» в том смысле, какой обыкновенно в это вкладывается, так как нельзя говорить о том, что церковь и тогда и сейчас – одно, но, наоборот, те христиане являлись гонимыми как раз по причине их противодействия социуму, как и позднейшие антихристиане, как и промежуточные недохристиане. И степень гонимости формальных приверженцев той или иной секты тем меньше, чем больше она, эта секта, социализирована. Имеется лишь социум и антисоциальные элементы, толкающие его то туда, то сюда.

 

    «Рискните же сперва поверить самим себе – себе и своему нутру! Кто не верит себе – всегда лжет». (Ф.В.Ницше «Так говорил Заратустра», ч.2)

Лишь осмысливание, приведение в соответствие с традицией, многовековым опытом обобщения, может быть источником надевания оценочных значений на природное явление. В мире же внечеловеческом взаимодействия разнятся лишь по силе, но не «по знаку». Помогает ли человеку такая полярность? Много бы потерял он от простого «воспринимания» жизни? Чего бы точно не приобрело человечество, так это нарастающей разности потенциалов между миром урбанизированным и миром, неподвластным всеизменяющей руке Homo Sapiens. Это противодействие – сущность также и самого человеческого существа, где, словно в соответствии с библейскими описаниями, разумное и подсознательное ведут непримиримую борьбу за существование человека. Современный цивилизованный гражданин – поистине биоробот, выполняющий подчас несовместимые с жизнью программы, лишь по велению общественной статистической машины. И его голова подчас оказывается на трамвайных рельсах не столько из-за случайного стечения непредотвратимых обстоятельств, сколько из-за непробивной глухоты к своим биологическим нуждам. Этика современного общества на центральное место ставит противление инстинктам биологической особи, человек, прежде всего, должен «держать себя в руках», заглушая насколько возможно дыхание, и умеряя аппетит. Все больше и больше ограничивается «потребительский минимум» отдельного человека, степени его свободы владения природными ресурсами, причем как «материальными», так и ментальными, его жизненное пространство во всех смыслах. Человечество как бы уплотняется, упрощается его структура, взаимодействия внутри сообщества становятся схематичными и жесткими. Человек более не «обнюхивает» собрата при встрече, не улавливает нюансов, ему всегда есть, что сказать другому, в зависимости от того, что скажет тот. И с самим собой и со своими детьми он общается, словно используя определенного типа разговорник, где на каждый устоявшийся вопрос полагается вполне определенный набор ответов. Несоответствие же предполагает общественные меры, прежде всего карательного характера. Единственное, о чем как правило не задумывается человек в своей повседневности, чего не осмысливает – что все эти реакции, которые он многократно и заученно производит в течение жизни, не являются подлинно его реакциями, что потребности, об удовлетворении которых он привык заботиться – не его потребности. Что все это – не его жизнь, а лишь некий фантом, навязанный ему множеством социальных стимулов. И что случайный и неосмотрительный характер его следования за внешними оценками – первейшая тому причина.