Диалектика.

Размышления о механизмах суицидальности.

и ее социокультурной, созидающей роли.

Матери посвящаю.

 

 

Природа не терпит противоположности.

То, что кажется нам совершенной разницей, различно лишь по модусу, но не в самой сути, а то, что кажется противоположностью – наверняка имеет точку стыковки за нашим полем зрения, когда оно чрезвычайно разумно и рационально, и слепо к фактическому пребыванию вещей. Противоположность – это противоположный конец одной и той же протяженной категории, но не другая категория. Разница – другой угол зрения на одно и то же, выделивший уже следующую грань одного и того же. Другой уровень слойности и другая проекция – все суть атрибуты сознания, как социальной функции человека. Элементы конъюнктуризации отдельного индивида и перепоручения всей живой эмпирики другим со-организмам, потребность в их коллективном опыте и в применении их коллективного опыта для своих практических целей. Подмена своей жизни жизнью

со-граждан, со-гласных в большинстве своем, что имеют место противоположности.

 

Вопрос о суицидности, как варианте жизненного процесса, таким образом, чужд каким бы то ни было образом соотношениям «ихнее - наше», «достойное —недостойное», «сильное – слабое», так как является вопросом чисто эмпирическим, вопросом биологии и применения личного опыта. Вопросом типа «на вкус и цвет», вопросом личной, а, вернее, биологической реакции. Наверное, бесспорно, какой-то процент рассматриваемых случаев, мы также должны отнести на расклад типа «жизнь не удалась», в смысле социальной, со-знательной реакции. Больший же, вероятно, подавляющий процент случаев уместно было бы называть «неосторожным суицидом», то есть такой последовательностью действий, которая в принципе исключает со-знание рассудочного, рационального типа. В таком же случае, и, кажется, это очевидно, речь не может идти о результате жизни, о значимости социальной роли, так как лежит вне сферы ее досягаемости.

 

Я говорю о суицидности «собачьей пляски» в кафкинском смысле, холерическом, истероидном состоянии, в котором невозможно полноправное владычество со-знания, а чистая эмпирика не подсказывает индивиду о «страшных последствиях» его безрассудности.  О состоянии ощущения вспышек на Солнце.

 

Алексеева, вслед за неизученным нами Зелениным, зная много всего о «заложных» покойниках, в числе коих во все времена были и «самоубийцы», знает также и о некоей сакральной их социо-культурной роли. Они у нее сродни тем, не до конца умирающим особям, коих для прекращения их промежуточного положения, протыкали осиновыми кольями (не говорю о позднейшем протыкании – убивании в вульгарно-христианском понимании обезвреживания колдуна). Они у нее сродни именно колдунам, и, приводя цитаты из Зеленина, она говорит, в частности, об обращениях в разных местечках России в случае падежей-неурожаев к последнему висельнику-утопленнику, а не к соответствующему святому для предотвращения с просьбами. Она же упоминает и про способ захоронения. Тогда как церковь предписывает хоронить, то и хоронили, но ежели чего случалось, то «выгребали из земли», а предпочитали все же «хоронить» кладя на Землю, или в неглубокой воде, подвергая тлению.  Смотрим на предмет соответствий – и находим у друидов сотни и сотни человек, схороненных в болотах, и прекрасно, кстати, сохранившихся там, и гораздо лучше, чем прочие, прям-таки мумифицированных, что объясняется особенностями среды болотной и обилием сернистых соединений. Не объясняется другое – кто эти люди. Одни считают, что это жертвы обрядов, даже приводят какие-то кадры при этом, как они толпами и радостно отправляются в болота (что-то сродни нашим причитаниям (при-читывать) девушек, типа «ножи точат булатные, костры горят высокие», приобретшие негативную окраску, думаю, позднее, и оставшиеся ныне только серому козлику, кстати, перед восстановлением справедливости, обращавшемуся к сестрице, лежащей в «неглубокой воде» Алексеевой). Другие думают, что это жертвы эпидемий и\или же убитые друидами в своих целях люди, которых в болотах именно «прятали», надеясь на необнаружение. Но у всех, и у нас, там, где просят висельников о дожде, со-при-касаются несколько моментов: насильственная смерть (или суицид), «неглубокая вода» и массовые бедствия. Вариации на тему этих трех составляющих, прибавленные к наличию жреческого класса, являют нам и инициации, и жертвоприношения культовых персонажей.  И там и здесь, и то и другое связано в большей степени с циклом. С бесконечностью движения по кругу в большей и в очевиднейшей степени, чем с неудавшейся, но заявленной социальной ролью.  

 

Заметим, что воззрения древних, более или менее чужды представлению о смерти, как о конце существования индивида. Не вникая в сугубо религиозные разногласия, можно указать на бытовавшую концепцию неразрывности понятий «жизнь» и «смерть», их объединенность и сопричастность. Смерть не противоположна жизни, она является противоположным концом одной и той же рассматриваемой категории – существование. По слойности, она залегает глубже, по проявленности она более постоянна, тогда как жизнь циклична и имеет как бы разную «толщину». Смерть – это тело бытия-веретена, его древесная основа, а жизнь индивида – нить со-бытий, наворачивающаяся на него в соответствии с течением времени его жизни – «субъективным временем». Наверное, не можно говорить о «суициде» у древних в чистом виде. Не исключено, что появляется сам прецедент вместе с неверно истолкованной в прогрессивно-декадентском духе героиней «Грозы» Островского. Что имеем ранее, вместо суицидного поведения? Верно, поведение религиозно-аскетическое и поведение, в частности, юродивых. Опять-таки холерико-истероидное. Поведение, исключающее правильный с общественной точки зрения, благой, с точки зрения Алексеевой образ последовательности со-бытий в личном жизненном времени: родины(появление), крестины (инициация в общественную структуру), свадьба (признание общиной фертильности-половозрелости), похороны (исчезновение-переход).

 

Жертвенные животные ранее необходимо должны были быть девственными, так как, будучи не таковыми, они передавали уже «эстафету» продолжения рода своим возможным потомкам. Они теряли свое веретено, как инструмент для верчения личного субъективного времени жизни. Герметический трактат «Пемандр» гласит, что «причина смерти – любовь». Параллельный  по времени и происхождению источник, книга Бытия, в наказание за ослушание, направляет людей устами демиурга «плодиться и размножаться», подразумевая, что существовать вечно, говоря языком Зелинского, может «или индивид или порода», и эти два бессмертия взаимоисключающи. В основе этого принципа лежит, вероятно, понимание существования предков, как монад генкода в своих потомках.  Быть может этим, отчасти, объясняется этическое табуирование полигамии. Родители перетекают в своих детей, сохраняя численность вида. Это, в-общем, та же реинкарнация.

 

Песни-пляски-частушки-«говорение во языцех» -- непосредственный атрибут юродивых как класса существ. Скандинавский Локи – отец и мать всех юродивых, кроме прочих характерных особенностей, имел вполне полноценную двуполость – мог выступать в качестве любого из родителей, а его непосредственной функцией (к слову, необходимой, что предусмотрено и самой Эддой) является баламутство и нарушение распорядка богов и мира, для постоянного его переустройства и изменения, для времени, а в конце его времен  -- уничтожение мира одним из его отпрысков, то есть, то же, как бы им самим. Кстати, юродивые, у людей, в большей части бесплодны, по причине недуга душевного и/или генетической ненормированности. Биологический смысл этого явления, кажется, вытекает. Лица, близкие им – практики аскезы.

 

«Явные» самоубийцы нового времени миропонимания довольно-таки близки юродивым. Есенин, Маяковский – из явно «бесноватых», до откровения мистического толка подать рукой. А «скрытых» так вообще лучше не учитывать: сюда попадет и сам Александр Сергеевич, а еще огромная масса революционеров – от политических до религиозных, а еще сколько не учтенных «несчастных случаев» -- когда налицо явный суицид, но родственники умершего считают позорным признание факта, во избежание того, что позорное иго ляжет на весь род (оно и понятно – кто захочет в обществе сойтись с родом, в котором у кого-то где-то, словно генетическое заболевание есть угроза ненормального хода личного времени?), да когда и правда имеет место «несчастный случай», но неосторожность вопиющая. Да вот и пришли к «жизнь не удалась», к алкоголикам, наркоманам и иже с ними – равнодушны они, в лучшем случае, к нормальному течению жизни. Они не вешаются из одного факта презренного социального статуса, они просто не делают телодвижений для того, чтобы не стать добычей «случайной смерти». Конечно, огромная разница с Александром Сергеевичем! С точки зрения социальной этики. Биологически совершенно все равно – стреляется человек добровольно или предоставляет морозу заморозить себя насмерть, засыпая на снегу. Не трогая, особо, священное, можно все же сказать, что и там и здесь имеет место ненормальная цепь со-бытий, вылет из цепи, прям-таки, из ряда вон выход.

 

Александр Николаевич Башлачев как-то сказал: «да к плясу ноги, а кровь играет: душа дороги не разбирает. Кто жив – тот знает – такое дело – душа гуляет – заносит тело».